Подгруппа любимой группы проезжает мимо… По крайней мере, наконец увиделись. А то я в последнее время вынужденно в роли кошки, к-я гуляет сама по себе.
Они (горжусь) кони-звери, „лоси“, им что под гору, что в гору, а у меня черепашьи темпы, и вот я срезаю путь… а у Антона летит шина, они там чинят и опаздывают, а я всё слушаю тишину на горе с показательным названием Ruinenberg (на руинах надежд?), хотя вообще-то мне уже пора прочь, надо успеть на прощальный танговечер!
И вот я торжественно клянусь… публично обещаю… держать тонус и тон, темп и темперамент), нырнуть в туннель к началу новой жизни… свежей и ослепительной, как зелёная солнечная пергола на другой горе, Pfingstberg, там, где Бельведер опрокинут в воду, тянется одновременно к двум стихиям, ввысь и вглубь.
***
Прощание с Танголофтом.
Веддинг джентрифицируется (быстрее, чем слово произнесём), цены съёма растут, оборотень-вирус диктует правила гигиены, бесконтактные занятия и всё такое… танго-зал не оплатить — и вот Танголофт уходит.
А как жаль, здесь было чудесно. Фабричное прошлое не прятали, а подчеркнули — зал стал похож на сцену. Мягкое освещение (будто свечи, только многоцветная подсветка), рояль, канапе-козетки-кушетки-рекамье, (пре)увеличенные букеты — театральный реквизит, намекающий: тут великосветский салон, гостиная. А в смежных комнатках — курительный салон, а напротив будуар с фривольными фото, в дамской комнате рядом можно поправить подвязку и попудрить носик…
И вот, когда Мона Изабелла или Лилия включают музыку, от ритмов и мелодий танго — томных, страстных, зовущих, чувственных — бабочки заводятся в животе… чтоб не чувствовать себя на сцене, можно закрыть глаза, как многие тут, для остроты-полноты ощущений… только это не сцена, на диванчике у окна с бокалом вина в руке не публика, а твой будущий партнёр… скользя по навощённому полу, улетаешь…
